Книга рассказов прозаика и журналиста Ивана Шипнигова, вошедшая в 2016 году в лонг-лист премии «Нос», особо нигде не пошумела. Но читать эту книжку — не оторваться.
Сборник про российское насущное устроен как матрешка. Детали одного сюжета мерцают в другом, реальностями заправляет первая российская мультиформатная розничная сеть. Телезрительница Нина Васильевна из однушечки на юге Москвы, уставший Ленин из Мавзолея, черная бесформенная тень — персонажи из одного рассказа кочуют в другой, и либо сами проживают новые жизни, либо мелькают в чужих. Шипнигов описывает разные группы (националисты, чиновники, чеченские женщины, бомжи, аспирантки), но дает голоса в основном самым безъязыким — пенсионерам, клеркам и вымышленным персонажам. В рассказе, давшем название сборнику, разочарованный в стране мумифицированный Ленин ругается на нефть, пока та утекает из-под Красной площади в стариковский огород на Урале. В рассказе «Тополя» балконные зеваки наблюдают за тайною жизнью деревьев во дворе, которые, по убеждению деда Макара, заставили соседа Ганнушкина зарезать жену: «Взял он ее чемоданы да и понес их в мусорку, выкинуть, значит, со злости-то. Идет, а на него тополь тот надвигается, и листва как будто шелестит: Шлюха…Шлюха…Шалава…». Шур-шур-шур так, страшно шуршит. Ну он и побежал домой, взял нож да и зарезал ее. Шлюха, мол — и зарезал». Тополя — это и деревья, и баллистические ракеты — наверняка не знает никто. В другом рассказе французский архитектор одевает Останкинскую башню в Эйфелеву, и текущая с экранов франкофилия оборачивается повсеместными уличными минетами. Затем разъяренные патриоты выходят защищать телесердце страны и скандируют лозунги-перевертыши вроде «Единая башня — башня жуликов и воров». Эта и другая фантастика, как и положено, сильно резонирует с реальными властными языками — даже самые перекрытые сюжеты (Елена Малышева расчленяет Доктора Хауса) ясно воплощают паранойю по вездесущим врагам и терроризму, колченогий патриархат, позерскую урбанистику и предпринимательство головного мозга.
Заимствованные у классиков типажи и детали (уж сколько раз «смородиновые глаза») выглядят у Шипнигова до жути нынешними. Гротеском тянет не только от сюжетов про маленьких людей, но и от языка, который живет своей жизнью, крипово подсвечивая основные линии: как бы между прочим «Анну Волкову пыталось раздавить Главное здание МГУ». Гоголевская традиция здесь густо перемешана с ранним Пелевиным (конспирология и галлюцинации). Плюс собственный цепкий язык, автобиографические детали, и текст уже превращается в взаправдашную мифологию России-Москвы, где мысль в голове одинокой зрительницы Малахова похожа на сумасшедшую ласточку, летающую в «Охотном ряду».
(Ева Иванилова)
подписаться на рассылку можно тут
[КПД]: Вторая волна 